Ольга Зиновьева
Почётный наставник университета г. Аугсбурга (Германия),
руководитель Российско-Баварского исследовательского центра
имени А.А.Зиновьева, главный редактор журнала «ЗИНОВЬЕВ»
В XX веке политическая мясорубка много раз пропускала через себя судьбы сотен и тысяч русских людей, волею рока превращавшихся в «наших зарубежных соотечественников».
Русская эмиграция – это трагедия особого рода. Она связана с потерей самоидентификации, когда человек буквально вырывается из корневой системы рода и нации. Отсюда - ломка, надрыв, взрыв, если хотите, всего мироощущения и осознания своего места в пространстве и во времени.
Эмиграция оставляет в душах и сердцах людей неизлечимые, незаживающие раны, т.к. однажды перейдя в статус эмигранта, ты останешься таковым уже навсегда. Переезд через границу разделяет твою жизнь на «до» и «после». Эмиграция походит на состояние беспамятства, шока, оставляющего следы в психологии людей на всю жизнь.
Я называю эту трагедию истинно русской и настаиваю на такой формулировке. Именно так говорил об этом Александр Зиновьев, испытавший подобное состояние. Ибо никакая другая нация не переживает расставание с Родиной так, как это происходит у русского человека, покидающего свой дом, свою Россию. Не российский человек, а именно русский. И когда на повестке дня в новой России вдруг появляется термин «российский» человек, у меня возникает опасение, что меня опять лишают Родины.
Русский человек в эмиграции часто производит впечатление неадекватного, потерявшегося, ибо и в самом деле он проходит через ощущение такого звенящего одиночества, такой трагической потери связи с родной землей, какое едва ли проявляется так зримо и выпукло в представителях других народов. Никто иной – будь то француз, англичанин, немец, таджик, еврей, испанец или китаец - не испытывает ничего даже отдаленно похожего на страдания русского человека, покидающего Родину или — что ещё страшнее — выброшенного из неё. О трагичности «выброшенности» мой муж и я знали не понаслышке.
Наша эмиграция разрознена, в ней слабо проявлены чувство взаимовыручки, желание поддерживать друг друга. Почему?
Может быть, все дело в гигантских масштабах нашей страны и в нашей истории, которые чуть ли не на генетическом уровне формируют ментальность и поведенческие механизмы русского человека. Нашему человеку хотя и свойственна привычка, вошедшая в поговорку, отдать последнюю рубаху, но первую он никогда не отдаст. Надежда на «авось» и «еще и не такое бывало» расслабляет и расхолаживает. А взаимовыручка и поддержка требуют более высокой социальной организации, в большей степени развитой моральной ответственности.
Кроме того, как мне кажется, сама идея диаспоры по определению ведет к изоляционизму, желанию загородиться от окружающего мира, как это бывает в природе, когда животное зализывает свою рану, укрывшись подальше от других. Диаспора — результат эмиграции. Эмиграция — часто вынужденное решение жизненных проблем, которые на Родине кажутся неразрешимыми. Диаспора также и своеобразная защитная реакция, часто - спасение от чужого языка, от страны вынужденного пребывания. Это – средство выживания в иных политико-историко-культурных условиях, когда утрачено ощущение, что твоя необъятная страна за тобой, и твоя нация, твой язык и твоя духовность превращаются в непреходящий ностальгирующий комплекс.
Русская диаспора, создаваемая давлением извне, не способствует развитию в человеке «души прекрасных порывов». «Гомо советикус», как о нём говорил Александр Зиновьев - первый и единственный мыслитель, кто со страстью описал эту русскую трагедию в одноименном романе, - остается таковым, независимо от того, на какой географической широте и долготе он находится, пусть даже и временно. Человек в принципе не меняется с переходом границы. А бывает и еще хуже, когда неявно или вовсе не проявлявшиеся на Родине черты характера, как сорняки, буйно расцветают на новой почве.
Русская диаспора представляется чем-то наподобие карантинного барака, где все по-разному, но больны. Именно общий недуг и загоняет их в этот «барак» - диаспору. Это сковывает активность русских эмигрантов, лишает их способности приспосабливаться к новому окружающему миру. Результат — апатия, алкоголизм, ничегонеделание, угнетённый дух, пассивность.
Нельзя сказать, что это свойственно всем представителям диаспоры. За 21 год, проведенных в вынужденной эмиграции, я встречала людей, представителей науки, культуры, обладающих волей и стремлением к жизненному успеху. И думаю, что таких немало. Но все же, то, что у других народов выглядит нормой, для русской эмиграции является скорее исключением.
Тут можно говорить и о рабской готовности сразу же ассимилироваться со страной, куда прибыли наши соотечественники, и о страстном желании, чтобы их приняли за «своего». Отсюда — безоговорочное приятие всех сторон жизни новой страны, где оказывается наш соотечественник. Этот феномен особенно наглядно проявлялся у детей эмигрантов в 70-80-е годы ХХ века. Не владея вполне своим родным, русским языком, они начинали говорить на чудовищном новоязе, смешанном из частей родного и нового языка. Я сама слышала такие перлы, как: «Ты будешь кухен с заном или без?» (если по-русски, то это должно было бы звучать так: «Ты будешь пирожное со сливками или без?») или «Закройте виндовы, а то чилдринята засикинеют!» (если по-русски, то в таком примерно варианте: «Закройте окошки, а не то дети заболеют!»).
Можно говорить и о полной политической неразборчивости, когда эмигранты вступали в любые партии, лишь бы оказаться вовлеченным хоть в какую-нибудь совместную деятельность. Наверное, тут не обходится от привитого когда-то нам коллективизма. Ну и наверняка сказывается определенная психологическая скованность, сопровождающая поведение людей, оказавшихся в другой стране, в другой культуре, в другой языковой среде, которую они пытаются преодолеть таким способом.
Вероятно, стоит упомянуть и исконно русское нежелание и неумение разделить чужую радость или порадоваться за другого. Как говорится, скорбь о счастье ближнего. Психологическая мотивация при этом довольно незатейлива: я страдал, выбивался, вкалывал, а теперь я должен думать о других?! «Другие» это и бывшая Родина - её достижения и беды, а отсюда – «Почему это я обязан помогать ей?». Нередко в эмиграции я наблюдала проявления какой-то пещерной радости по поводу проблем, катастроф и потрясений, обрушивавшихся на Россию. Но, к счастью, это всё-таки не массовое явление.
Как всегда возникают сакраментальные русские вопросы – «Кто виноват?» и «Что делать?». Я пытаюсь найти ответы на них, опираясь на свой опыт эмиграции. Лучшим методом консолидации соотечественников мне видится возможность возвращения на Родину и слияние с собственным коренным народом, возвращение в свою духовность, возвращение в мир твоих предков.
Наверняка, у многих представителей русской диаспоры есть свои рецепты и решения. Так может быть стоит объединить наши усилия, думать, искать и находить вместе? А вот как и в каких формах – это тема уже другого разговора, который, надеюсь, состоится.
Источник
http://www.pomnirossiu.ru/index.php?page=123&news=119
Почётный наставник университета г. Аугсбурга (Германия),
руководитель Российско-Баварского исследовательского центра
имени А.А.Зиновьева, главный редактор журнала «ЗИНОВЬЕВ»
В XX веке политическая мясорубка много раз пропускала через себя судьбы сотен и тысяч русских людей, волею рока превращавшихся в «наших зарубежных соотечественников».
Русская эмиграция – это трагедия особого рода. Она связана с потерей самоидентификации, когда человек буквально вырывается из корневой системы рода и нации. Отсюда - ломка, надрыв, взрыв, если хотите, всего мироощущения и осознания своего места в пространстве и во времени.
Эмиграция оставляет в душах и сердцах людей неизлечимые, незаживающие раны, т.к. однажды перейдя в статус эмигранта, ты останешься таковым уже навсегда. Переезд через границу разделяет твою жизнь на «до» и «после». Эмиграция походит на состояние беспамятства, шока, оставляющего следы в психологии людей на всю жизнь.
Я называю эту трагедию истинно русской и настаиваю на такой формулировке. Именно так говорил об этом Александр Зиновьев, испытавший подобное состояние. Ибо никакая другая нация не переживает расставание с Родиной так, как это происходит у русского человека, покидающего свой дом, свою Россию. Не российский человек, а именно русский. И когда на повестке дня в новой России вдруг появляется термин «российский» человек, у меня возникает опасение, что меня опять лишают Родины.
Русский человек в эмиграции часто производит впечатление неадекватного, потерявшегося, ибо и в самом деле он проходит через ощущение такого звенящего одиночества, такой трагической потери связи с родной землей, какое едва ли проявляется так зримо и выпукло в представителях других народов. Никто иной – будь то француз, англичанин, немец, таджик, еврей, испанец или китаец - не испытывает ничего даже отдаленно похожего на страдания русского человека, покидающего Родину или — что ещё страшнее — выброшенного из неё. О трагичности «выброшенности» мой муж и я знали не понаслышке.
Наша эмиграция разрознена, в ней слабо проявлены чувство взаимовыручки, желание поддерживать друг друга. Почему?
Может быть, все дело в гигантских масштабах нашей страны и в нашей истории, которые чуть ли не на генетическом уровне формируют ментальность и поведенческие механизмы русского человека. Нашему человеку хотя и свойственна привычка, вошедшая в поговорку, отдать последнюю рубаху, но первую он никогда не отдаст. Надежда на «авось» и «еще и не такое бывало» расслабляет и расхолаживает. А взаимовыручка и поддержка требуют более высокой социальной организации, в большей степени развитой моральной ответственности.
Кроме того, как мне кажется, сама идея диаспоры по определению ведет к изоляционизму, желанию загородиться от окружающего мира, как это бывает в природе, когда животное зализывает свою рану, укрывшись подальше от других. Диаспора — результат эмиграции. Эмиграция — часто вынужденное решение жизненных проблем, которые на Родине кажутся неразрешимыми. Диаспора также и своеобразная защитная реакция, часто - спасение от чужого языка, от страны вынужденного пребывания. Это – средство выживания в иных политико-историко-культурных условиях, когда утрачено ощущение, что твоя необъятная страна за тобой, и твоя нация, твой язык и твоя духовность превращаются в непреходящий ностальгирующий комплекс.
Русская диаспора, создаваемая давлением извне, не способствует развитию в человеке «души прекрасных порывов». «Гомо советикус», как о нём говорил Александр Зиновьев - первый и единственный мыслитель, кто со страстью описал эту русскую трагедию в одноименном романе, - остается таковым, независимо от того, на какой географической широте и долготе он находится, пусть даже и временно. Человек в принципе не меняется с переходом границы. А бывает и еще хуже, когда неявно или вовсе не проявлявшиеся на Родине черты характера, как сорняки, буйно расцветают на новой почве.
Русская диаспора представляется чем-то наподобие карантинного барака, где все по-разному, но больны. Именно общий недуг и загоняет их в этот «барак» - диаспору. Это сковывает активность русских эмигрантов, лишает их способности приспосабливаться к новому окружающему миру. Результат — апатия, алкоголизм, ничегонеделание, угнетённый дух, пассивность.
Нельзя сказать, что это свойственно всем представителям диаспоры. За 21 год, проведенных в вынужденной эмиграции, я встречала людей, представителей науки, культуры, обладающих волей и стремлением к жизненному успеху. И думаю, что таких немало. Но все же, то, что у других народов выглядит нормой, для русской эмиграции является скорее исключением.
Тут можно говорить и о рабской готовности сразу же ассимилироваться со страной, куда прибыли наши соотечественники, и о страстном желании, чтобы их приняли за «своего». Отсюда — безоговорочное приятие всех сторон жизни новой страны, где оказывается наш соотечественник. Этот феномен особенно наглядно проявлялся у детей эмигрантов в 70-80-е годы ХХ века. Не владея вполне своим родным, русским языком, они начинали говорить на чудовищном новоязе, смешанном из частей родного и нового языка. Я сама слышала такие перлы, как: «Ты будешь кухен с заном или без?» (если по-русски, то это должно было бы звучать так: «Ты будешь пирожное со сливками или без?») или «Закройте виндовы, а то чилдринята засикинеют!» (если по-русски, то в таком примерно варианте: «Закройте окошки, а не то дети заболеют!»).
Можно говорить и о полной политической неразборчивости, когда эмигранты вступали в любые партии, лишь бы оказаться вовлеченным хоть в какую-нибудь совместную деятельность. Наверное, тут не обходится от привитого когда-то нам коллективизма. Ну и наверняка сказывается определенная психологическая скованность, сопровождающая поведение людей, оказавшихся в другой стране, в другой культуре, в другой языковой среде, которую они пытаются преодолеть таким способом.
Вероятно, стоит упомянуть и исконно русское нежелание и неумение разделить чужую радость или порадоваться за другого. Как говорится, скорбь о счастье ближнего. Психологическая мотивация при этом довольно незатейлива: я страдал, выбивался, вкалывал, а теперь я должен думать о других?! «Другие» это и бывшая Родина - её достижения и беды, а отсюда – «Почему это я обязан помогать ей?». Нередко в эмиграции я наблюдала проявления какой-то пещерной радости по поводу проблем, катастроф и потрясений, обрушивавшихся на Россию. Но, к счастью, это всё-таки не массовое явление.
Как всегда возникают сакраментальные русские вопросы – «Кто виноват?» и «Что делать?». Я пытаюсь найти ответы на них, опираясь на свой опыт эмиграции. Лучшим методом консолидации соотечественников мне видится возможность возвращения на Родину и слияние с собственным коренным народом, возвращение в свою духовность, возвращение в мир твоих предков.
Наверняка, у многих представителей русской диаспоры есть свои рецепты и решения. Так может быть стоит объединить наши усилия, думать, искать и находить вместе? А вот как и в каких формах – это тема уже другого разговора, который, надеюсь, состоится.
Источник
http://www.pomnirossiu.ru/index.php?page=123&news=119
Комментариев нет:
Отправить комментарий